Туман Лондонистана - Страница 5

– У нас есть в этой среде свои люди, – сказал Ашраф. – Но я же только приехал и еще не успел встретиться со всеми. Дайте мне неделю-другую, и я смогу реально быть вам полезным.

Я улыбнулся:

– Боюсь, это вопрос дней, а не недель.

Я ведь много работал с арабами. Они искренне хотят вам помочь, однако чтобы дело продвигалось, их нужно держать за руку. Иначе за ту же руку их возьмет кто-то другой, со своими проблемами, и ваши отойдут на второй план.

Ашраф с сомнением посмотрел на меня:

– Так скоро? Ну, не знаю… Надо быть реалистами. В ближайшие дни я смогу дать вам наводки только по вербовкам в Чечню.

– Отлично! – Еще одна широченная, на этот раз абсолютно искренняя улыбка. – С чего-то ведь надо начинать.

С людьми, которые и должны были объяснить мне, зачем я, собственно, был вызван в Лондон, я встретился лишь часа через два после этого первого, самого важного контакта. Причем мне пришлось почти что вернуться в Хитроу. Дело в том, что по интересующему меня контингенту работал сотрудник резидентуры, прикрытием которого было представительство «Аэрофлота». Он в скором времени ждал самолет из Москвы и поэтому попросил подъехать к нему поближе. Человека звали Владимир Мохов, не знаю, настоящее это было имя или нет. Почему этот Мохов не мог проинструктировать меня рядом со своим рабочим местом и прямо после моего прилета, остается тайной. Но чему удивляться? У нас же тайная служба.

Я ехал на встречу не один, а со своим самым старым, самым близким, единственным настоящим другом. У Лешки Кудинова мать – полька, и воспитывала его польская бабушка. Его жена Таня, с которой они познакомились уже после нашей подготовки, тоже наполовину полька, только по отцу. Так вот все сложилось: случайно – не случайно, но исключительно удачно. Потому что прослеживалось ли в этом браке ненавязчивое подталкивание Конторы или нет, но в Англии Кудинов считался диссидентом, бежавшим с женой из коммунистической Польши. Он и жил там под фамилией жены – Возняк, как-то это помогло им с документами.

Лешка подхватил меня в городе – я просто пересел в его машину. Та, которая была нанята для встречи в аэропорту, поехала отвозить мой чемодан в гостиницу, а я уселся на переднее сиденье рядом со своим другом. Мы даже обняться не могли, так что всю дорогу только глупо улыбались и обменивались тычками в бок. И болтали мы не о деле, а о всяких пустяках.

Правда, в какой-то момент Кудинов вспомнил все же, что должен передать мне временные документы. На этот раз это был мексиканский паспорт и водительское удостоверение на имя Мигеля Гомеса, пара кредиток, полицейский бедж с номером, роскошные накладные усы и мохнатые черные брови с маленьким тюбиком клея. Еще в конверте был местный мобильный телефон. Я разложил все это по карманам, но то, что выдавало во мне американского гражданина Пако Аррайю, сдавать на хранение не стал. Я останавливался в отеле по своему паспорту, да и телефон американский мне был нужен для связи с семьей и с работой. Пусть будет и то, и другое. Это мексиканский полицейский поживет пока в сейфе в моем номере.

Лешка был старым лондонцем, и за дорогой я не следил. Мы проезжали бесчисленные городки, переходящие один в другой и лишь изредка проложенные полями – в основном для гольфа. В одном месте Кудинов притормозил на расширении главной улицы, которое с натяжкой можно было счесть за площадь. Все места для парковки оказались заняты. К счастью, когда мы пошли на второй круг, как раз надумала отъезжать серебристая «мазда».

– Лешка, вон смотри! – сказал я.

Кудинов загадочно улыбнулся:

– Надо же какая удача!

Это и был автомобиль Мохова.

Лешка пошел купить газету и убедиться, что хвоста за нашим связником не было. Два таксиста болтают, выйдя из своих машин. Пожилая женщина на велосипеде с корзинкой на переднем багажнике остановилась перед булочной. Небритый растрепанный мужик сидит на скамейке, широко расставив ноги, и жадно ест сэндвич, роняя крошки на землю. Он из всех самый подозрительный, но – а я внимательно слежу за ним – только жует, на нас не смотрит и не говорит ничего в спрятанную гарнитуру.

Кудинов вернулся в машину:

– Ну?

– Вроде все славно, – сказал я. Мы с Кудиновым не любим обычных для таких ситуаций слов, типа «чисто» или «спокойно», – все время что-то свое изобретаем.

Лешка поднажал на газ, и через десяток минут мы серебристую «мазду» нагнали – она еле ехала. Заметив нас в зеркало, водитель прибавил газу. Мы подъехали к лесу, только-только начинавшему переходить от скрывавшей индивидуальность зелени к ярким краскам осени. В любом случае свое название Black Park, которое я видел на указателях, лес не оправдывал.

«Мазда» свернула на проселочную дорогу между двумя кущами деревьев, мы последовали за ней. Зашуршала под кузовом высокая подсохшая трава, еще пара неглубоких ямок, и Лешкин черный «рейндж-ровер» остановился, почти уперевшись в бампер «мазды». Там было такое хорошее место под плотной кроной кустов бузины, как раз на две машины, – даже со спутника нас не засечь. Мохов уже вылез наружу и теперь шел к нам, поигрывая ключами.

Во всеобъемлющем и вряд ли окончательно разрешимом вопросе, меняются ли люди с годами или нет, я придерживаюсь отрицательного мнения. Нет, в сути своей не меняются. У меня с тех пор, как я стал задумываться над этими вещами, появилась некая аберрация зрения. Я смотрю на ребенка и вижу вдруг, каким он будет, когда вырастет. И наоборот, взрослый человек становится для меня намного понятнее, когда я спонтанно понимаю, каким он был в детстве. Я не делаю для этого никаких сознательных усилий, это не усвоенная мной техника психологических наблюдений (я даже не знаю, существует ли такая), это происходит помимо меня. Вот подходит к нам мужик слегка за сорок, такой уже немного потертый коврик с блестящими залысинами, с мешками под глазами, потерявшими белизну зубами и обозначившимся брюшком, а я вижу маленького вихрастого мальчишку, живого, как ртуть, проказливого и непослушного.