Туман Лондонистана - Страница 69

Он улыбался во весь рот. Не из-за ширинки – я знал, почему.

По другую сторону здания с диспетчерской вышкой стоял еще один самолет – с дороги его видно не было. Это был уже не наш кукурузник, вылетавший в последний раз за густые английские облака еще во времена битвы за Британию. Нет, маленький одномоторный самолетик в приличном состоянии. Веселый такой, оранжевый с белыми полосками. Я понял, что тоже улыбаюсь.

– Мы с тобой одному и тому же радуемся? – спросил Кудинов.

– Рискну предположить, что да.

– Я больше не спрашиваю, запомнил ли ты номер, – поспешно добавил мой друг.

Эти буквы я до конца своих дней не забуду: VG-ISH. Черным по белому фону чуть ниже кабины пилота.

– И правильно, не позорься, – ответил я, выуживая телефон из потаенных складок своего организма.

Наверное, у представителя «Аэрофлота», хотя это и просто прикрытие, есть возможность установить, на каком аэродроме находится летательный аппарат с таким номером.

Мохов откликнулся после первого же гудка.

– Живы? – взволнованно спросил он.

– Нет. На том свете все вновь прибывшие имеют право на один звонок. А вообще, отвечай по-английски сначала. Мало ли кто с моего телефона может позвонить.

Я рассказал, что мы в двух с половиной часах езды от Лондона на летном поле, где стоит самолет с таким-то номером.

– Это «цессна», – шипел Лешка. – Какая модель, не уверен. 150-я или 152-я, тех лет.

Кудинов любит технику. Он по силуэту и марку пистолета, и модель танка может определить. Я послушно транслировал эти предположения.

– Надеюсь, пилот докладывал диспетчеру, где он садится, – возбужденно выпалил Мохов. – Хотя если на вышке никого нет… А вы прямо в этом самолете?

– Нет, мы в двухстах метрах от него, в старом биплане связаны.

– Про похитителей расскажи, – шипел Кудинов. – И про их вооружение. И номер фургона на всякий случай.

А то я сам не соображу!

– Мы вызовем их для передачи денег, – подытожил Мохов, когда я выпалил все, что знал. – То есть на двух-трех человек там будет меньше. Поставь телефон на вибрацию. Я наберу тебя, когда мы будем на месте, чтобы вы были готовы.

– А если меня еще кто-то наберет из Штатов? Как раз, когда нам поесть принесут?

– Да, черт, тогда не надо. Других примет не видите никаких?

– Других примет?

Я выглянул в иллюминатор. И Лешка прильнул к соседнему, тоже хочет быть полезным. Какие приметы?

– Здесь еще диспетчерская вышка есть. Такая невысокая, совсем простая. Вход туда из одноэтажного здания небольшого.

– Хорошо. Они самолет не охраняют?

– Вроде нет. Мы видели в иллюминатор, как они все уходили.

– Держитесь. Попробуем освободить вас по-тихому.

– Ждем с нетерпением.

Мы с Лешкой откинулись каждый к своему борту. Самолетик небольшой, спина принимает округлую форму борта. Все равно радостно. Сейчас еще Джессике позвоню, и можно будет вздохнуть.

И тут дверца дернулась, потом сильнее – заело ее – и распахнулась. В проеме стояла, согнувшись, человеческая фигура. Это был Мустафа.

Закрывать дверцу алжирец не стал. Он подпрыгнул и – разогнуться в самолете было невозможно – сел на пол в хвосте. В руке у него был «магнум». Мустафа смотрел на меня, и я прямо видел, как в мозгу у него налетали друг на друга противоречивые мысли. Рот у него, по обыкновению, не закрывался, но глаза меня не отпускали. У нас с ним все-таки был хороший контакт – он слишком много про себя рассказал.

– Вы по-русски говорили? – спросил Мустафа.

Мы с Лешкой в этом «кукурузнике» перестали конспирироваться. Уверены были, что все наши похитители ушли. Видели, как все они ушли. И с Моховым я тоже на своем первом или втором родном говорил.

– Нет, это польский язык, – нашелся Кудинов и добавил для убедительности: – Пан разумеет по-польски?

– Очень смешно, – усмехнулся Мустафа. – У отца в училище полно было русских. Я слов немного знаю, но сейчас вспомнил. И потом Чечня… Все сходится.

– Хорошо, допустим, – сказал я. – Это что-нибудь меняет?

Алжирец пожал плечами. Не знает еще, не успел подумать.

– А что, тебе русские сделали что-то плохое? – спросил Лешка.

– Нет. – Мустафа усмехнулся. – Меня без них не было бы вовсе.

– Это как?

– Мать при родах чуть не умерла – нас двое было у нее в животе. В больницу все русские врачи примчались: и гинеколог, и хирург, и этот… который наркоз дает. Мы все трое могли умереть, а не спасли только брата, близнеца моего.

– Тогда из-за чего русские могут быть для тебя проблемой? Из-за Чечни?

Мустафа усмехнулся, невесело так:

– Из-за Чечни это они меня должны не любить.

– Тогда что?

Мустафа снова пожал плечами. Не знает. Неожиданно для него это. Прокручивает сейчас все в мозгу с самого начала.

– А Ашраф знает, кто вы на самом деле?

Лучше не врать, даже в мелочах. Дожимать его сейчас нужно, убедить, что это ничего не меняет.

– Он не спрашивал. Ему важно, что мы боремся с одними и теми же людьми. И помогаем друг другу как союзники.

Дальше думает. Прямо слышу, как у него в голове приводные ремни поскрипывают и шестеренки подключаются.

– А Рамдан и остальные считают, что мы американцы? – уточнил я.

Мустафа кивнул.

– Хорошо, ты их и не разубеждай. Мы же условились с тобой, что твой брат не будет знать. Ну, что мы продолжаем сотрудничать. И в это тоже его не посвящай.

Алжирец с сомнением покачал головой.

Лешка все это время слушал молча. Мы с Мустафой сразу перешли на французский. Рамдан-то прилично говорит по-английски, а Мустафе тяжело. Кудинов наоборот: понимает французский достаточно, но говорит плохо.